Да, я знаю, что продолжение можно писать дальше в камментах, однако мне это кажется не совсем подходящим и честным. Поэтому я открываю новый пост для продолжения нашего с Ars_longa романа. Точнее, вот этого постаwww.diary.ru/~svirel-70/p67768516.htm.
Санкт-Петербург и ЛондонХорошо, что в этот момент Наташа была в комнате одна. Душившие ее гнев, обида и смех вырвались наружу бессвязными выкриками и бурной жестикуляцией. Она металась по комнате, то смеясь, то грозя кому-то кулаком, подъезжала к компу с намерением немедленно что-то ответить и через секунду так же решительно отъезжала, понимая, что на такую глупость даже и возразить нечего. Пантомима, перемежаемая изобретательной лингвистикой, продолжалась минут десять, после чего Натка сделала несколько нервных кругов по комнате, треснулась плечом о дверной косяк и, зашипев от боли, пришла в себя. Потирая ушибленное плечо, она снова подъехала к компьютеру и отпечатала ответ:
«Зато теперь я поняла, в чем дело. Спасибо. Передай, пожалуйста, Розе, так, при случае, что я больше никогда не побеспокою ее своим визитом. Ни при каких обстоятельствах». Наташа стерла из списка контактов номера Ани и Печального Ангела. Затем удалила из списка избранного ссылки на форум и сайт Белой Розы и, быстро пробежавшись по нужным настройкам, закрыла оба своих он-лайн дневника от целой группы бывших друзей – тех, кто отличился в виртуальной сваре. После этих манипуляций, Наташа почувствовала себя значительно лучше. С присутствием Белой Розы в ее жизни было покончено. Правда, это означало, что все российские новости об Алане будут приходить к ней через вторые руки, но, вместе с тем, это также открывало перед ней неограниченные возможности в общении с иностранными рикманьячками. А так как Наташа всегда тяготела именно к ним, а после поездки в Лондон любовь ко всему западноевропейскому в молодой женщине особенно усилилась, то эти вынужденные меры можно было расценивать как большое приобретение.
Вспомнив об иностранках и Лондоне, Наташа бросила быстрый взгляд на настенный календарь и поняла, что уже давным-давно пора написать письмо Мелли. Ведь они так и не успели толком поговорить, да и благодарность за прекрасно организованную встречу с Аланом выразить было бы очень даже неплохо. Натка переключила клавиатуру на английский и погрузилась в составление текста.
Письмо Мелли оказалось последним волшебством, возродившим перед Наташей Свиридовой призрак Лондона. Как только плотный конверт скользнул в узкую щель почтового ящика, любимый город снова стал далеким и туманным призраком, вновь превращаясь в картинку в мониторе и редкие конверты из невиданной в Петербурге особой бумаги. Жизнь начала входить в свою колею. Из Турции вернулись загоревшее до черноты семейство Турнамаевых, тут же погрузившее Наташу в гвалт, шум и радостный хоровод. В сентябре этого года Оксане предстояло пойти в первый класс языковой гимназии, и Саша попросила Наташу позаниматься с дочерью. Одновременно с этим пришел довольно большой и дорогой заказ на перевод. В случае успешной работы, Натке «светил» довольно приличный гонорар. Молодая женщина обложилась словарями и занимательными пособиями по английскому и с удовольствием нырнула в работу. Михаил вел себя вполне доброжелательно, и, хотя практически каждые выходные проводил у любовницы, с Наташей был ровен, и они вдвоем даже пару раз выбирались в кино и даже съездили погулять в Павловск. Весна в этом году в Санкт-Петербурге выдалась дружной, теплой и солнечной. Наташа любовалась ландышами и ирисами бурно и густо цветущими на клумбе возле дома. Сквозь открытое окно в комнату доносился смешанный тонкий и легкий аромат. Натка переводила, занималась с Оксаной, по-прежнему прибегавшая каждый день Сашка вывозила ее гулять, рассказывая ей слухи и сплетни, делясь новостями и жалуясь на Вадима, который как раз в этот момент сел писать свой новый роман, как обычно в таких случая ничего и никого вокруг себя не видя. Наташа слушала, поддакивала, пыталась что-то советовать, вникала в маленькие, но такие важные проблемы свой ученицы, жадно полной грудью вдыхала весенний воздух. Ее радовало спокойствие мужа, и, стараясь ничем его не нарушать, она снова начала вместе ужинать и даже старалась иногда приготовить что-нибудь, пусть и несложное, но вкусное. И только поздно вечером, оставшись, наконец, одна, она облокачивалась на подоконник и смотрела сквозь стекло на налитую чернотой ночь, на крупные яркие звезды, одна за другой зажигавшиеся на небе, следила за тем, как из тонкого серпика постепенно возникает круглая красивая, таинственная луна. Молодая женщина облокачивалась на подоконник и, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, едва слышно выдыхала:
- Где бы ты ни был, храни тебя Бог, чтобы ты сейчас не делал, дай Господь тебе удачи. Мой милый, пусть моя любовь хранит тебя…
Она опускала ресницы, и под веками вновь вставало лицо Алана, раздвигающиеся в улыбке губы и смотревшие в самую душу медовые глаза. Она не позволяла памяти уходить дальше, но отказаться от возможности вновь и вновь видеть его лицо, каждый раз воскрешая его из своего собственного прошлого, она не могла. Также как не могла запретить себе видеть сны с Аланом – ведь в стране сновидений они всегда были вместе.
Но все это было сокровищем ночи, да и, говоря честно, не каждой. Ибо бывали дни, когда Натка так уставала от неожиданно обрушившегося на нее активного образа жизни, что засыпала сразу, как только ложилась. Иногда она думала, что, наверное, это даже хорошо, потому что иначе, неотступно преследовавшая ее тоска захлестнула бы с головой. Но дни шли за днями, Наташа продолжала общаться с иностранными корреспондентками, вела свои дневники, посвященные Алану. Регулярно консультировала начинающих риманьячек, не испытывала ни малейшего желания заходить во владения Белой Розы, зарабатывала деньги, гуляла и постепенно снова впадала в свое привычное состояние двойной жизни, когда сны нравятся больше, чем реальность, а мечты становятся интереснее жизни.
Дни бежали как спринтер на финальной прямой. Озвучание, очередная куча сценариев, несколько благотворительных мероприятий. Алан и сам не знал, зачем согласился посетить их все. Отказывать было неудобно, к тому же он полагал участие в них обязательным для себя. Но, когда скачешь с одного на другое, начинаешь невольно задумываться, так ли уж это все обязательно. На сегодняшнем настояла Рима, и сейчас такси выворачивало к сияющей огнями стеклянной игле делового центра.
- Алан, не спи, - голос Римы скрипнул канифолью. Виски болели еще с ланча, видимо, менялась погода.
- Я не сплю, - Алан потер переносицу и начал вертеть головой, разминая затекшую шею, - я продумываю речь. Нужно же будет что-то говорить.
- Да уж желательно. Там будет мистер Уильямс, и я очень надеюсь, что мы сможем переговорить с ним о дальнейших планах проведения предвыборной кампании лейбористов. Надо же нам понять, как лучше сделать, чтобы наши требования поддержали… - ее голос вновь ушел куда-то на грань слышимости. «Скверно, расклеиваюсь на ходу, - отметил про себя Алан, вновь усиленно потирая переносицу. – Черт бы побрал английскую погоду и мой график».
Такси затормозило перед широкой лестницей, густо облепленной журналистами и фотокорреспондентами. За те несколько секунд, что он вылезал из такси, мышцы лица растянулись в привычную улыбку. Так, теперь несколько раз пожать руки, тут расписаться и еще вот тут, и, не отставая от Римы, бодро (я кому сказал: бодро!) взбежать по лестнице в стеклянные крутящиеся двери. Народу было очень много, и что было особенно скверно – три четверти из них – хорошие знакомые. Пришлось держать лицо, шутить, улыбаться, выслушать какие-то новости, самому рассказать, как продвигается работа. Если бы этот вечер в пользу людей с ограниченными возможностями состоялся бы завтра, а еще лучше послезавтра – было бы куда лучше. Он бы успел выспаться, нормально пообедать, и сейчас был бы в совершенно другом состоянии духа. Алан любил разговаривать с людьми. Ему действительно были интересны их мысли и настроения. К участию в благотворительных мероприятиях он всегда подходил очень ответственно, считая, что его профессия и кое-какая известность обязывают его отстаивать принципы и личным примером показывать, что нужно делать, чтобы жизнь стала лучше. Он искренне верил, что все это может как-то помочь. Но вот именно сегодня ему меньше всего хотелось кого-либо в чем-либо убеждать. Алан понимал, что устал. Сейчас, вот именно сейчас, ему очень хотелось домой, даже если учесть, что ни семейного ужина, ни тихого вечера там не будет. Между тем начался вечер. Почти на автопилоте следя за происходящим, Алан скользил взглядом по битком набитому залу, в котором то и дело сверкали фотовспышки. Через ряд от него были места для гостей и представителей тех самых людей с ограниченными возможностями. Глаза Алана задержались на одной совершенно незнакомой ему женщине в инвалидной коляске, и неожиданно память сделала кульбит, возвращая его к событиям месячной давности. Он вспомнил небольшой уютный зал любимого кафе Nero и очаровательную молодую женщину из смутно знакомого города Санкт-Петербурга, где Алану довелось побывать много лет назад. Для него Петербург был связан с фильмом «Распутин», за который он получил «Эмми». Пожалуй, это была одна из немногих наград, которыми Алан откровенно гордился, очень радуясь тому, что тогда удалось создать столь сложный и неоднозначный характер. Он вспомнил сияющие голубые глаза, лучившиеся нежностью и теплотой, от которой тогда стало так легко и хорошо. И все-таки эта встреча не потерялась за нахлынувшей после суетой. Он снова испытал острый укол досады на Шейлу, позвонившую тогда так невовремя. «Странно, - думал он, аплодируя вместе со всеми очередному оратору, - почему же я никак не могу забыть эту женщину? Мне так приятно думать о ней, я помню все, о чем мы с ней тогда говорили. Она так тонко чувствует искусство, так точно судит о кино… Как странно, но я никак не могу выкинуть все это из головы...» Его размышления были прерваны довольно чувствительным толчком под ребра.
- Тебя объявили, - прошептала ему на ухо Рима.
Алан вздрогнул, быстро встал и уверенным шагом поднялся на сцену. Сейчас как никогда выручала привычка тщательно готовиться к любым выступлениям. Речь была отрепетирована еще вчера, любезно присланные буклеты помогли сориентироваться в происходящем, и Алан, пустив в ход несложные актерские приемы, мог быть уверен, что никто ничего не заметил.
Едва кончилась официальная часть, как Рима куда-то убежала. Наверное, к своему мистеру Уильямсу, или как его там. Вокруг Алана тут же засверкало несколько фотовспышек. Он принялся улыбаться, с тоской думая о том, когда же все это закончится и можно будет поехать домой. Наконец гости начали постепенно разъезжаться. Откуда-то вынырнула Рима.
- Алан, я немного задержусь. Ты меня здесь подождешь?
- Если ты не против, я бы поехал домой, а ты приезжай, когда освободишься, - он мягко улыбнулся.
По лицу Римы было видно, что такое предложение ей не очень понравилось, однако она кивнула:
- Ну, хорошо. Я приеду часа через два.
- Ок. - Алан вышел из здания.
За то время, что длилось мероприятие, на улице успел пройти дождь, и теперь, в ярком свете неона, асфальт блестел слюдяно-черной лентой. Было свежо и мокро. Возле лестницы мягко затормозила машина.
- Сэр? – водитель опустил боковое стекло.
- Ноттинг-Хилл, 45, - Алан блаженно откинулся на сидении и прикрыл глаза. Перед мысленным взором вновь встал теплый апрельский день в кафе, и очаровательная русская, с которой так жестоко обошлась жизнь. Алан представил себе, как могла бы выглядеть эта молодая женщина на своих ногах… «Наверное, от этого у нее такая тоска в глазах», - невпопад подумал он, доставая из закромов отлично натренированной памяти все мелкие подробности встречи. Он всегда запоминал все очень подробно и, как правило, очень подробно. В его профессии детали имели огромное значение, и память напоминала библиотечный шкаф, где на полках были аккуратно разложены систематизированные и классифицированные привычки, жесты, манеры поведения множества людей, встреченных им. Все это содержалось в идеальном порядке, и каждое новое впечатление раскладывалось на составляющие и разносилось по нужным полкам, чтобы потом, при необходимости, быть пущенным в дело создания образа. И сейчас Алан без труда вспомнил голубые глаза, мягкие каштановые волосы, выбившийся из прически пряди, красиво очерченные губы. «А ведь она красивая», - думал Алан, поражаясь сам себе. Воспоминание о давней встрече почему-то вновь наполнило его точно таким же теплом, как и тогда. Стало беспричинно весело и, расплачиваясь с водителем возле двери, Алан пошутил в ответ, вручая чаевые и, продолжая улыбаться, вошел в дом. Горячий душ и свежезаваренный чай окончательно привели его в приятное расположение духа и, несмотря на то, что время было уже сильно за полночь. Блаженно вытянувшись на кровати, Рикман зажег лампу и, надев очки, взял из стопки первый, довольно объемистый сценарий. «Просмотрю по диагонали, а там и Рима подъедет». Минут через пятнадцать он услышал, как хлопнула входная дверь, затем раздались шаги, щелкнул выключатель, и еще минут через пять зашумела вода в ванной комнате. Алан отложил сценарий. Снял очки, аккуратно убрал их в очешник и откинулся на подушку. Через десять минут в дверях спальни появилась уже переодевшаяся в домашнее Рима.
- Ты уже спишь? - поинтересовалась она.
- Читал сценарии, – он кивнул на стопку возле кровати.
- Я же просила тебя убрать их из спальни, - Рима недовольно поморщилась.
- Прости, но раскидывать их по всему дому тоже не дело. Если ты держишь свои учебники по экономике и политической экономии в гостиной и на кухне, это твое право. Почему бы, для разнообразия, не держать мои сценарии в спальне, - Алан улыбнулся, – Что ты сердишься? Устала?
- Да, я устала. Мне пришлось еще два часа отдуваться там по интересам нашей партии, так как вы, мистер Рикман, позорно дезертировали, - Рима села в кресло стоявшее возле кровати.
- Я не дезертировал, - Алану очень не хотелось портить себе настроение перед сном. – Я просто очень устал.
- Я искренне полагала, что ты останешься и поддержишь наши интересы, - Рима выглядела крайне недовольной.
- Послушай, дорогая моя, - Алан вздохнул и спустил ноги с кровати, - я не просил тянуть меня на этот вечер. Все то, о чем ты говоришь, для меня тоже важно, но в конце концов это могло и подождать хотя бы один день. У меня только что закончились очень сложные съемки, теперь я по полдня занимаюсь озвучанием. Рима, дорогая, разве наши декларации пострадали бы от того, что я занялся бы ими завтра?
- Ты стал совершенно равнодушен к таким важным вещам! – Рима подскочила с места. – Алан, я тебя не узнаю! Откуда такая инертность? В прошлом месяце ты отказался поехать со мной в Ирландию, в этом - еле-еле согласился выступить в защиту предвыборной кампании нашего кандидата в премьер-министры. Ты не видишь ничего кроме своего кино!
- А ты не видишь ничего кроме своей политики и экономики! – реплика вышла резкой, но Алан не стал исправляться. Этот сценарий был до одури знаком. Так они ссорились уже далеко не первый раз, и все попытки Рикмана увести разговор от опасной темы терпели крах.
UPD:
первое письмо- Ты даже не дала себе труда спросить, в силах ли я вообще туда ехать. Рима, я работаю по 14 часов в день, меня скоро будут узнавать даже вилки на благотворительных обедах! Неужели нужно обязательно устраивать из этого проблему?
- Это не я устраиваю, - Рима взвилась с кресла и ее голос, в раздражении и так неприятный, стал еще резче, - это ты ищешь поводы испортить отношения! Если я тебе надоела, ты так и скажи, и нечего рядиться в героические одежды. Рядись на сцене, а в жизни будь любезен считаться и с моими интересами тоже. Я сорок лет терплю твои закидоны! – тут мисс Хортон поняла, что ляпнула лишнее. Алан вскочил с кровати как подброшенный.
- Закидоны! Ты мою профессию считаешь закидонами? – отлично поставленный голос обрушился оглушающей лавиной. – Ты хочешь сказать, что я – фигляр?
Дальнейшее, увы, было слишком хорошо знакомо им обоим. Топтание на больных мозолях друг друга, перечисления взаимных обид, яростные метания Алана по комнате, холодный, безразличный голос Римы, уже в который раз припомнившей ему и «Темную гавань», «Снежный пирог» и малоудачного, по мнению самого Алана, «Майкла Коллинза».
- Тебе не надоело попрекать меня ролями, Рима? – Алан, как тигр, метался по спальне. От желания лечь спать не осталось даже намерения. От ярости и острого чувства безысходности снова начинало ломить виски. – Я же актер, неужели ты до сих пор не можешь этого понять!
- Ты актер, ты такой актер, что уже так заигрался, что вообще ничего вокруг не видишь, - последний слова Рима почти взвизгнула и выскочила из спальни, грохнув дверью.
- О боже! – Алан с размаху упал на кровать. Под тяжелым телом громко скрипнули пружины, и слегка просел матрас. – За что мне это? – он закрыл глаза и теперь усиленно растирал виски. – Завтра же позвоню … пусть узнает, как можно приобрести квартиру в Нью-Йорке. Надо переезжать отсюда. Хоть какой-то просвет...
Он стиснул зубы и сел. Несколько раз с силой провел ладонями по лицу, успокаиваясь. В доме было тихо. Из гостиной, куда обычно после ссор уходил либо он, либо Рима, не доносилось ни звука. Он посмотрел на часы. Два часа ночи. «Прекрасно, - подумал он. – Спать уже не смогу, а завтра встреча с продюсером моих «Кредиторов». Хорош я буду» Он лег на бок, подтянув ноги к животу, и бездумно обхватил руками подушку-думочку. Прямо перед глазами в свете ночника мерцала вышитая роза. Ноздрей коснулся легкий чуть терпковатый запах. В памяти всплыло малознакомое название «можжевельник». И снова пустяк, мелочь выпустили из взбаламученного ссорой сознания случайное воспоминание: мягкий голос, слегка дрожавший от волнения: «Мистер Рикман… а это вам… от меня лично… я знаю, Вы любите белые розы…» Полубессознательно он еще крепче прижал к себе думку. Буря в душе начинала утихать. Он снова втянул в себя запах можжевельника. «Эта русская и вправду колдунья», - с удивлением он обнаружил, что эта мысль вызвала на губах улыбку. Полежав еще немного, он почувствовал, что ярость и досада схлынули такой же волной, какой десять минут назад захлестнули его. Он снова обрел возможность ясно думать. Сегодняшняя ссора, как все предыдущие, оставляла после себя странное чувство. С каждый разом ему все меньше и меньше хотелось видеть и слышать Риму. Едва отойдя от эмоций, он понимал, что, в сущности, на нее совершенно не сердится. Он быстро остывал и с каждым разом становился к ней все равнодушнее. Впрочем, Алан был честен: они оба становились все равнодушнее и равнодушнее. Если говорить начистоту, то сегодняшнее присутствие Римы в этом доме было скорее данью привычке. Она давно уже жила в очень неплохой, просторной квартире, в районе куда престижнее Ноттинг-Хилла. Сюда же наведывалась редко, забирая какие-то вещи. Иногда оставалась ночевать в их общей когда-то спальне, и если они не успевали поссориться, то Алан прекрасно проводил время за обменом новостями и впечатлениями. Дальше этого они уже давно не заходили. Отношения закончились, но оба почему-то никак не могли признаться в этом друг другу, и Рима по-прежнему пыталась вытаскивать Алана на свои мероприятия, а он периодически звонил ей и приглашал на свои. В конце они обычно разъезжались в разные стороны, но зачастую бывало и так, как сегодня. Единственным утешением в данном случае было то, что после таких ссор они не виделись по несколько месяцев.
Алан, по-прежнему держа думку в руках, сел на постели. Им овладело какое-то смутное беспокойство. Какая-то мелочь не находила себе места в его тщательно рассортированном каталоге памяти. Тогда, месяц назад, на встрече было что-то еще, какая-то деталь, без которой мизансцена была неточна. Он встал и прошелся по комнате. Взгляд его упал на упавший в пылу выяснения отношений на пол сценарий. На раскрывшемся титульном листе стоял почтовый штамп.
«Адрес! - сверкнула мысль, - она давала мне свой адрес!» Алан метнулся к столу и начал быстро выдвигать ящики. Стопки бумаг, конвертов, записок, клочки бумаги с обрывками каких-то записей, шаржами. Три записные книжки, несколько карандашей. В бардаке, творившемся в столе Рикмана, мог разобраться только сам Рикман. Быстро пролистав первую из трех записных книжек, Алан извлек вложенную между страницами салфетку с логотипом кафе Nero. На нем крупными, почти печатными буквами был старательно выведен незнакомый российский адрес. Из того же ящика Алан извлек бумагу, взял любимую синюю ручку, которой обычно делал пометки в сценариях и на режиссерских экземплярах пьес. Ручка была гелевая, писала тонко и ярко. «Интересно, зачем я это делаю? - подумал он, положив перед собой чистый лист бумаги. – Я хочу продолжить тот разговор, - тут же ответил он сам себе. – Я не могу выбросить ее из головы. Мне необходимо говорить с ней. Но она слишком далеко, чтобы это можно было сделать немедленно. Может быть, хоть так я смогу успокоиться»
Алан знал, что у него не самый понятный почерк, поэтому старался писать аккуратно, четко выводя буквы, как учили в начальной школе.
«Дорогая Натали!
Я почти уверен, что Вы очень удивитесь, получив это письмо. Но, видите ли, произошло нечто необычное: я никак не могу забыть ту нашу встречу в кафе. Наверное, я покажусь Вам смешным старым чудаком, но вот уже месяц я бесплодно сожалею, что мы так и не договорили. А ведь какой интересной была наша встреча! Признаюсь Вам, я был поражен и потрясен Вашими знаниями английского кино, впрочем, не скрою, и моих ролей тоже. Я и в самом деле не ожидал, что в России так хорошо знают о нас. А вот, кстати, мне действительно было бы очень интересно знать, каких британских актеров и режиссеров знают у вас? Насколько я мог судить по разговору с Вами, Вы очень любите кино? Какое предпочитаете? Наверное, я сейчас начну задавать Вам совершенно неприличные вопросы: но я так и не успел тогда похвалить Ваш английский. Я знаю, что в России прекрасное образование, поэтому, конечно, неудивительно, что Вы так хорошо говорите. К своему стыду, должен сказать, что я по-русски могу произнести только «Привет» и «До свидания». Их я запомнил еще с тех времен, когда ездил в ваш замечательный город Санкт-Петербург с фильмом «Распутин». Эти слова я помню до сих пор, жаль, не догадался сказать их Вам тогда, при встрече. Хотя, может быть, и хорошо, что не сказал. Меньше позора.
Не знаю, будет ли Вам это интересно, но мы закончили съемки «Удара бутылкой» и сейчас идет процесс озвучания. Я уже слышал критические отзывы на этот фильм, но мне кажется, что он все-таки получился небезынтересным и с точки зрения смысла и, безусловно, актерских работ. Увы, я не знаю, когда он выйдет в широкий прокат. Наш продюсер говорит, что это произойдет не раньше зимы. Я очень надеюсь, что его покажут и в России, мне было бы интересно узнать Ваше мнение о нем.
Натали, мне жаль, что между нами слишком большое расстояние. Но я бы очень хотел вновь видеть Вас в Лондоне. Впрочем, может быть, и мне повезет снова оказаться в России.
Храни Вас Бог,
Ваш Алан Рикман»
Алан еще раз перечитал письмо, решил, что удержался в рамках подобающего джентльмену поведения, и вложил бумагу в конверт. Запечатав его, он аккуратно вывел оба адреса и, положив письмо на видное место, снова убрал салфетку в записную книжку. Часы показывали три утра. Решив, что ложиться уже не стоит, Алан вновь взялся за сценарий и погрузился в чтение.
Часов в шесть Алан расслышал шаги Римы в гостиной и на кухне. Пару раз зашумела вода, затем с кухни донесся запах кофе. А в семь утра за ней пришло такси. Скрытый занавеской, Алан видел, как Рима вышла из дома с небольшой сумкой в руках. Не оглядываясь и не поднимая головы, она села в машину, и только когда такси скрылось за поворотом, Алан с облегчением перевел дух и вышел из спальни. Он довольно хорошо знал Риму и мог быть уверен, что сюда она больше не вернется. По крайней мере в ближайшие полгода. Алан прошел на кухню, неприятно удивившись оставленной немытой чашке из-под кофе, зарядил кофеварку снова, заказал машину и себе и отправился в душ. Побрившись, переодевшись, он, с чашкой кофе в руке, проинспектировал содержимое холодильника. Закончились даже консервы. Сегодня нужно было не забыть сходить к Мо – в магазин китайской еды. Готовить ему было лень, да и времени это занимало довольно много, а вот с полуфабрикатами возни было гораздо меньше. Допив кофе, Алан быстро вымыл посуду, поднялся наверх, чтобы взять куртку, и тут взгляд его упал на приготовленный с вечера конверт. Улыбнувшись, он взял его в руки. «Почему бы и нет?» – в очередной раз спросил он сам себя, запирая входную дверь. Бросив конверт в почтовый ящик, Алан сел в подъехавшее такси. Через полчаса он должен быть на встрече с продюсером, от которого зависло будущее спектакля «Кредиторы», и ничего важнее этого для Рикмана сейчас не было.
UPD1:
переписка началасьВ воскресенье Наташа вернулась с турнамаевской дачи в приподнятом настроении. Она чудесно провела выходные в обществе всего семейства Турнамаевых, открывших в майские праздники дачный сезон. Были шашлыки. Превосходное красное вино, Вадим, вспомнив свою геологическую юность, с удовольствием пел под гитару, к изумлению и радости Наташи исполнив даже пару песен из репертуара Валентина Дьяконова. Сашка радостно спихнула на подругу всю возню с детьми, и Натка все выходные как могла, принимала участие во всех затеях двух весьма непоседливых отпрысков турнамаевского рода.
Вернувшись домой, Наташа Свиридова сразу поняла. что муж тоже не мог пожаловаться на скучные выходные. В квартире уже слабо, но все же ощущался тонкий аромат дорогих духов, а Михаил против обыкновения даже начал расспрашивать подробности отдыха. Сейчас муж чем-то напоминал сытого кота, от пуза наевшегося сметаны из хозяйского холодильника и теперь не знающего, что его ждет: то ли накажут, то ли не заметят. Но Наташе не хотелось никаких конфликтов. Май начинался теплом, солнцем, от обилия свежего воздуха и вина у молодой женщины немного кружилась голова и поэтому она, заложив крутой вираж, лихо обогнула Мишку и въехала к себе в комнату. Остановившись в дверях, она озорно скинула с плеч ветровку и демонстративно взялась за край свитера, всем своим видом демонстрируя, что сейчас будет сеанс стриптиза. Буркнув что-то невнятное, Мишка скрылся в прихожей. Выпутываясь из свитера, Наташ услышала сего бормотание:
- Совсем забыл, у тебя началась очередная серия твоего английского мыла.
- Какого мыла? – Натка высунула взъерошенную голову.
- Да писем твоих, - Михаил кинул на кресло несколько журналов и знакомый плотный желтый конверт. В этот момент из его комнаты донеслись звуки начинающегося футбольного матча, и мужа как ветром сдуло.
Наташа одернула футболку, пригладила волосы и, подъехав к креслу, взяла письмо. «Мелли, дорогая, - Натка ощутила прилив нежности, - как быстро на этот раз… спасибо…» Натка разгладила пальцами плотный гладкий конверт. Не глядя на адрес, разорвала его на сгибе, и только увидев не привычную кремовую бумагу с отпечатанным текстом, а белые обычные листы, исписанные незнакомым крупным размашистым почерком, недоуменно развернула письмо: «Дорогая Натали!..» Наташа обнаружила, что весь английский разом вылетел из головы. Она непонимающе посмотрела на лист бумаги, перечитала первую строчку, вторую, а затем взгляд ее метнулся вниз, к подписи. На этот раз, Наташе Свиридовой удалось сдержать вопль. Наверное, потому, что кричать она просто не могла. Спазм перехватил горло. В комнате стало так светло, и ей показалось, что солнце, уже почти полностью севшее, поднялось из-за горизонта и начало свое невозможное движение с запада на восток. Наташа поднесла письмо к глазам и поняла, что руки дрожат так сильно, что разобрать ничего невозможно. Боясь разорвать бумагу, она снова опустила письмо на колени. Глубоко вздохнув, Наташа начала медленно считать до десяти. Спазм прошел, руки перестали ходить ходуном. Нарочито медленно двигаясь, молодая женщина подъехала к окну, откуда уже тянуло ночной сыростью, закрыла его, слегка задернула шторы. Затем, так же медленно добралась до выключателя и зажгла свет, закончила переодеваться и отправилась в ванную умываться. «Спокойно, спокойно, - повторяла она сама себе, плеснув на лицо ледяной воды из-под крана. – Алан написал мне письмо – спокойно. Алан. Написал. Мне. Письмо. Только спокойно». Она вернулась в комнату и снова взяла в руки исписанные листы. Руки больше не дрожали. Еще раз глубоко вздохнув, Наташа начала читать. Когда она пятый раз перечитала весь текст, включая подпись, стало ясно, что аутотренинг не помог. Щеки Натки были мокрыми от слез, а губы неудержимо расползались в совершенно идиотской улыбке.
Не в силах больше сдерживаться, Наташа, толкая руками тяжелые колеса, исполнила в комнате нечто вроде джиги и кинулась звонить Сашке.
Турнамаева, вырастившая двоих детей, прекрасно поняла тот поток междометий и воплей, которые обрушились на нее из телефонной трубки, и, всеми силами пытаясь сохранить серьезность, посоветовала подруге отложить ответ до утра, а еще лучше – написать его дня через два-три. Положив трубку, Наташа была вынуждена признать правоту подруги. Написать сейчас что-то внятное она была решительно не способна. Надо ли говорить, что в эту ночь Наташа Свиридова почти не спала. Выключив везде свет и оставив только маленький ночник возле кровати, она положила перед собой фотографию Алана и почти до самого рассвета в мельчайших подробностях вытаскивала из своей памяти то, что полтора месяца назад так тщательно пыталась в ней похоронить. Она снова и снова вспоминала встречу в кафе Nero, бархатный обволакивающий голос, сладчайший мед взгляда… Наташа то тихонько плакала, то смеялась, зажимая рот ладонью, боясь, что если сейчас ее увидит муж – у него будут очень серьезные основания отправить ее в сумасшедший дом. Под утро Натка провалилась в короткий сон. Ей снилось, что они с Аланом плывут куда-то на лодке. Он греб, сидя напротив нее, и солнце плескало из его глаз золотыми искрами…
К вечеру понедельника Наташа окончательно пришла в себя. Перечитав еще раз письмо своего ангела, молодая женщина поняла, что на самом деле, ответить на него будет не так-то просто. Она не могла признаться Алану Рикману, что из всего английского кинематографа знает только его еще два-три имени, да и те, в связи с ним же. Ну и, пожалуй, слышала кое-что о Лоренсе Оливье. Наташа почувствовала, что у нее горят уши. «Господи, какой позор! – шептала она, включая компьютер и задавая в Интернет-поиске «английское кино». - Он думает, что со мной можно свободно говорить об искусстве, о профессии, о том, что ему дороже и интереснее всего. А я вообще ничего не знаю…» Наташа быстро распечатала себе две приличного размера статьи об истории английского кино и поставила скачиваться один из самых свежих английский фильмов, который только смогла найти в сети. Статьи она проштудировала весьма внимательно, вспомнила кое-что из того, что ей приходилось читать в связи с самим Рикманом и, наскоро проглотив ужин, уселась у себя в комнате смотреть свежескачанный фильм.
К середине вторника, Наташа, с воспаленными от недосыпа глазами, изведя восемь черновиков, наконец, переписала письмо набело. Живой почерк Наташа всегда воспринимала как жест доверия и открытости, как незримое присутствие самого автора. Поэтому она и помыслить не могла сочинять ответ мертвыми компьютерными буквами.
Так аккуратно и разборчиво Наташа не писала, наверное, никогда в жизни. С утра она, с помощью Сашки выбралась в канцелярский магазин и купила там толстенную пачку писчей бумаги - белоснежной, с тонкими едва видными на просвет линейками, облегчающими письмо и с едва уловимым запахом жасмина. Стоила эта бумага, как хороший альбом по искусству, но Наташа, не задумываясь, выложила свой полуторамесячный гонорар за занятия с Оксанкой. Дома она нашла гелевую темно-синюю ручку, с тонким стержнем и теперь старательно выводила последние слова в подписи.
Дважды перечитав написанное, Натка осталась более или менее удовлетворена результатом. Немного общих рассуждений о Лондоне (нигде не соврала – город ей и вправду очень понравился), о кино (старалась как можно интереснее, хотя фильм вчерашний совершенно не впечатлил), поздравления с окончанием съемок и на две трети страницы размышления об «Ударе бутылкой». Их Наташа писала наиболее уверенно. Ее знаний об Алане Рикмане как актере и разговора в кафе было вполне достаточно для рассуждений, казавшихся Натке достаточно взвешенными и умными. В конце, как и принято у европейцев, Наташа написала добрые пожелания ему и, чуть помедлив, дрогнувшей рукой приписала и «Вашим близким». Наташе очень хотелось написать в конце «Храни Вас Бог». Но она понимала, что если сделает это, то к письму прибавиться еще страниц пять-шесть с таким излиянием чувств, что на любых отношениях можно будет ставить жирный крест. Натка вложила письмо в конверт, разборчиво написала адрес и, помедлив, запечатала. Эти три дня невероятно окрылили ее. Алан, ее Алан! Он снова был с ней! Так близко, как и представить себе было нельзя. Именно тогда, когда она уже почти смирилась с обстоятельствами, смогла справиться с собой и своими мечтами, когда ей почти удалось уговорить свое сердце стучать ровно. Именно в этот момент Ангел обнял ее своими крыльями. Наташа чувствовала, как по всему ее телу разливается удивительная легкость, а в душе становилось спокойно и как-то невесомо… Наташа вдруг, с неожиданной силой ощутила, что на улице весна, что вокруг солнечно и тепло, что она еще очень молода и что инвалидная коляска – не помеха для наслаждения жизнью. Это чувство не покинуло ее и на следующий день, когда они с Сашей отправились на прогулку. Сначала заехали на почтамт, где Наташа, не обращая ни на кого внимания, поцеловала запечатанный конверт и опустила его в прорезь почтового ящика. Сашка хрюкнула, но тут же зажала рот ладонью и с опаской покосилась на подругу. Натка великодушно сделала вид, что ничего не слышала. Ничто не могло испортить ей настроения. А затем подруги отправились на Невский. Наташа глазела на витрины, заинтересованно обсуждала с Сашкой некоторые фасоны, азартно выдергивала из уличных стоек рекламные буклеты. Они выпили кофе с любимыми Наткиными пирожными «корзиночка» и, перейдя дорогу, двинулись по другой стороне домой. Минут через пятнадцать, когда коляска поравнялась с фронтоном костела Святой Екатерины, Наташа попросила остановиться.
- Сашенька, я хочу зайти…
- А нам можно? – Саша с сомнением посмотрела на приоткрытые двустворчатые двери.
- А почему нет? Мы же все христиане, а это Дом Божий, - И Наташа крутанула колеса, въезжая по пандусу.
В храме только что окончилась месса. Пахло ладаном и еще какими-то благовониями, к дверям, негромко переговариваясь, шло несколько человек. Еще двое или трое стояли возле исповедален. Две средних лет монашки, сворачивали какие-то покрывала на длинном столе, стоявшем перед скамьями. Наташа не умел креститься так, как принято у католиков, поэтому просто тихонечко проехала в проход между длинными рядами скамей и посмотрела на свечи, в изобилии горевшие возле статуи Мадонны. Подъехав ближе, молодая женщина набросила на голову шейный платок и молитвенно сложила руки.
- Я не знаю ни одной католической молитвы, - тихо сказала она, обращаясь к склоненному мраморному лицу, черты которого скрадывало колеблющееся пламя. – Но я знаю, что важно не то, ЧТО ты произносишь, важно, что у тебя на сердце. На каком бы языке к тебе не обращались, ты всегда остаешься Матерью Господа Нашего, Иисуса. И я принесла тебе свое сердце, открытое твоему взору. Дева Мария, молю тебя, храни его… Его, чье имя я даже боюсь произносить, потому что у меня нет сил сдерживать свою любовь к нему. Молю тебя, храни его от всех бед и напастей и пусть у него все будет хорошо. Не о себе прошу, не себе счастья, хотя и была я в эти дни счастлива, как никогда, ему прошу… - Горло снова перехватил спазм, и Наташа закрыла лицо руками. Минуты через две, она, как могла, поклонилась Мадонне и сама выехала на улицу.
Саша, издалека наблюдавшая за Наташей, без труда догадалась, о чем та просила Пречистую Деву, но ничего не сказала, всю обратную дорогу подтрунивая только над огромной стопкой рекламных проспектов, набранных Наташей.
С разницей в два дня пришел ответ от Мелли. На этот раз при виде желтого конверта, Наташа даже не дрогнула, вовремя догадавшись, что так быстро Алан ответить бы не успел. Письмо Мелани приятно удивило молодую женщину небывалой откровенностью и радостью от пусть и короткой, но все же состоявшейся личной встречи. Ответ Натка написала быстро. В нем нашлось место и еще одной порции восторгов в адрес Лондона и благодарности за все то, что Мелли делала ради того, чтобы так долго чаемая встреча с Аланом, наконец, состоялась. После некоторых колебаний, Наташа решила пока все-таки не сообщать Мелли о личном письме Алана и в конце написала немного о питерских кошках. Кошек Мелани Паркер любила страстно, и Натка решила, что лучшим способом закрепить дружеское расположение пресс-агента будет найти общие темы для разговоров вне интересующей ее персоны.
Для сохранения душевного спокойствия Натка строго-настрого запретила себе ждать ответа от Рикмана. Вопреки своему обещанию, она каждый вечер зачеркивала в настольном календаре дни. Прошедшие со дня отправки письма, но при этом каждый раз произносила пространные внутренние монологи самой себе о бесплодности и ненужности ожидания. Чтобы хоть как-то убить время, Натка решила заняться самообразованием. Малышка Оксана прошла испытания в первый класс, и занятия с ней отодвинулись на осень. Поэтому Наташа взялась за два больших заказа на художественный перевод и параллельно с этим накупила кучу книг по истории английского искусства. Она начала изучать историю английского театра и кино, читала мемуары выдающихся английских актеров и режиссеров. На сайтах и в сообществах русских рикманьячек Натка почти перестала появляться. От обиды, нанесенной ей после возвращения, остался лишь неприятный осадок где-то в глубине души, и она вполне могла бы снова вернуться в ряды близких ей когда-то людей. Но – не было желания. С большим желанием Наташа общалась с иностранками, а русские сайты просматривала лишь в поиске новостей и фотографий. Фотографии она, как и прежде, аккуратно копировала себе и помещала в папки, подробно подписывая каждую. Смотреть на них теперь было не больно, а радостно, тепло. Каждое утро, открывая глаза, Наташа улыбалась большой фотографии Рикмана, смотревшей на нее со стены напротив кровати, подтягивалась на руках и начинала свою несложную гимнастику. После нескольких лет пренебрежения, молодой женщине снова захотелось баловать себя. Она снова начала проводить много времени перед зеркалом, купила несколько баночек и тюбиков с кремом и регулярно терзала Сашу на предмет стрижки, укладки, маникюра и прочих женских хитростей. Турнамаева хихикала, но регулярно приносила с собой объемистый кофр с парикмахерско-косметическими принадлежностями.
В середине мая в Питер пришли белые ночи и принесли с собой ответ от Алана. На этот раз письмо было в два раза толще, и листы бумаги были исписаны с двух сторон. Когда Наташа ощутила в своих пальцах знакомую плотную бумагу и увидела крупные летящие буквы, она почувствовала, как по всему ее телу от макушки до пяток прокатилась горячая волна. На этот раз она уже не плакала, просто не в силах сдерживать рвущееся из груди ликование несколько минут прижимала письмо к груди, слушая, как сильно и быстро стучит ее собственное сердце. Так началась их переписка. И Алан, и Наташа одновременно решили, что отдали дань приличиям и стали писать друг другу очень длинные послания. Они говорили обо всем – о кино, о театре, о городах – Лондоне и Санкт-Петербурге. Если Натка рассказывала возлюбленному о том, что в России сейчас появился большой спрос на англоязычную литературу, и она много переводит, Алан тут же присылал ей список русских авторов, о которых очень хотел услышать ее мнение. Тогда Наташа бросала все и кидалась читать отечественную литературу, строча ему подробнейшие рецензии. Если она вкладывала в письма видовые открытки, то в ответном послании получала очаровательные зарисовки лондонских улиц, парков, фрагментов старинных зданий, а иногда и смешные шаржи, в которых они с Сашкой, узнавали многих известных актеров – партнеров Алана по фильмам. Иногда они оба рассуждали о жизни, и в одном из писем Наташа, не сдерживаясь более, написала ему подробнейшую повесть о своей жизни. Ответа на это письмо она ждала особенно долго, а когда он пришел, то там было столько нежных и добрых слов, что Натка проревела в подушку всю ночь.
Теперь Алан всюду был с нею. Работала ли она, гуляла, ездила к друзьям на дачу, ее ангел все время незримо присутствовал рядом. Теперь уже не было нужды бороться с собой, и Наташа повторяла про себя строчки из его писем и каждая из них звучала у нее в голове бархатным глубоким голосом. Цвет конвертов, в которых приходили письма, вызывал воспоминания о медовых сияющих глазах, и Натка распрямлялась в своей коляске, гордо и озорно встряхивала головой и подмигивала портрету Алана на компьютерном столе. «Любимый мой, единственный… я знаю, что ты рядом, что ты со мной, спасибо тебе, мой любый, за то, что ты есть на свете…»
UPD2:
приглашениеШли дни, к Петербургу подкрадывалась осень, но, до краев полная своей радостью, молодая женщина, ничего вокруг не замечала. В таком же блаженном состоянии она сдала заказы, получила непривычно крупные гонорары, которые почти полностью были потрачены на кардинальную смену гардероба, новые духи -–разумеется, с миндалем - и покупку очень удобной папки с вкладышами-файлами, в которой было очень удобно хранить письма Алана. Для каждого из них Наташа завела отдельную ячейку и аккуратно разгладив, поместила в прозрачный файл. За всеми этими хлопотами и не покидавшим ее ощущением счастья, она упустила момент, когда у Михаила начало заметно портиться настроение. Со всё возраставшим раздражением, он сначала отдавал, а потом просто швырял Наташе конверты с английскими марками, хмурился, что-то бурчал себе под нос. Впрочем, до открытой ссоры дело не доходило, а Наташа, ничего не замечая, на автомате готовила ужины, и, быстро проглотив что-нибудь, закрывалась в своей комнате. В середине осени Мишка крупно поссорился со своей любовницей и стал приходить с работы рано и в весьма мрачном расположении духа. К тому времени на Натку снова навалилось довольно много работы, помимо самообразования, и занятий с Оксанкой обнаружился еще один мальчик, и Наташа впервые начала работать репетитором. Ученики ходили к ней, и на Наташином столе выросла стопка учебников и толстенных книг, из-за которых она почти не вылезала. Письма от Алана продолжали приходить регулярно, и молодая женщина склонна была признать эту осень самой лучшей в мире. Войдя в комнату жены с очередным письмом, Михаил случайно зацепил локтем одну из лежавших сверху книг и неустойчивая конструкция, пошатнувшись, с грохотом обрушилась.
- Да твою ж мать! - В сердцах ругнулся муж.
Наташа, подскочив от неожиданности в коляске, резко развернулась.
- Ой, прости, она еле стояла, - почувствовав легкий укол совести, Наташаа подъехала к столу, намереваясь убрать оставшиеся книги.
- Чуть не пришибла меня своими томами! - Михаилу было всё равно к чему придираться, и упавшие тома были поводом не хуже прочих.
- Миша, прости, - Натка примирительно улыбнулась, отодвигая стопку от края.
- Я тут как почтальон какой-то хожу, - муж прислонился к косяку двери, наблюдая, как Наташа пытается наклониться, чтобы поднять книги с пола.
- А что? Письмо пришло, да? - Натка резко выпрямилась и вскинула сияющие глаза на мужа.
- Слушай, тебе еще не надоело? - осведомился Михаил, скрестив на груди руки. - Мужика достала своими излияниями.
- О том не тебе судить, - Наташа, словно очнувшись, вновь увидела перед собой нахмуренное лицо. - Если бы мои излияния были ему не интересны, то, наверное, мы бы столько времени друг другу не писали.
- Да уж задолбался почтовый ящик открывать!
- Ну, прости, я попрошу в следующий раз, чтобы Алан тебе выслал билеты на футбольный матч на стадионе Уэмбли, - Наташа снова примирительно улыбнулась.
Михаил посопел, открыл было рот, но, так ничего и не сказав, шваркнул знакомый конверт на стол и вышел.
Теперь письма от Алана Наташа открывала куда быстрее, чем первые. Ее по-прежнему окатывала жаркая волна, едва она видела знакомый почерк, но теперь к ней примешивалось чувство тихой радости, которую испытывают от присутствия близкого и бесконечного родного человека. На этот раз среди уже традиционно исписанных с двух сторон нескольких листов бумаги, Наташа обнаружила твердый картон. На глянцевой белой поверхности затейливой вязью черного с золотом было отпечатано приглашение на декабрьскую премьеру «Удара бутылкой» в Лондоне. В конце письма, в постскриптуме, Алан писал, что был бы бесконечно рад видеть её на премьере фильма, к съемкам которого она была некоторым образом причастна. «Он сошел с ума!» - Наташу еще раз с головы до пяток бесчувственных ног обдало волной жара. «Как он себе это представляет? Куда я поеду? Как?» - обгоняя друг друга, мчались мысли. Наташа посмотрела на календарь. 5 ноября. Премьера была назначена на 20 декабря. На все про все у Наташи был месяц. Молодая женщина рванула к письменному столу и рывком выдвинула ящик. К счастью, британская виза еще действовала, значит, мороки с документами будет гораздо меньше. Трясущимися руками Натка набрала номер Саши
Присвистнув от изумления, Александра, несколько секунд молчала, а затем осторожно произнесла:
- Наталка, я за тебя страшно рада, но, понимаешь,…я в этот раз поехать никак не могу. У меня до конца декабря на работе все так расписано, что если я куда рыпнусь, считай, меня уволили. Да и к тому же, моя шефиня как раз на весь декабрь набрала эксклюзивных заказов. Сама понимаешь, будем звезд под размер новогодних экранов причесывать.
- Я понимаю, Саш, конечно, - упавший голос в трубке отозвался в Сашке мучительной болью. Турнамаева была готова отдать что угодно, чтобы побывать на этой премьере. Конечно же, не из-за любви к кино или Алану, хотя за последние несколько месяцев ее уважение к Рикману сильно возросло. Она нюхом чуяла, что встреча Наташи со своим кумиром будет очень интересной. А нюх Турнамаеву никогда не подводил. Но аргумент в виде премии и повышения на рабочем месте был слишком весом, чтобы им пренебречь.
- Прости, Свирелька, меня, сволочугу. Никак. -– Саша расстроено вздохнула.
- Да ничего. Саш, я понимаю, правда. Просто с тобой было бы веселее.
- Ну, я думаю, без меня тебе будет куда веселее, - с нажимом сказала Саша. - Знаешь что, Свирелька,…а пусть, в конце концов, это недоразумение, что зовется твоим мужем, афедрон свой от дивана оторвет и почувствует себя европейцем. От такой халявы, я думаю, даже он не откажется.
В сущности, Саша была права. Михаил оставался единственной надеждой Натки. Думать о том, что будет, если муж встанет в позу и откажется её сопровождать, Натка не хотела. Впрочем, как и думать о том, что она не поедет на премьеру. Наташа Свиридова решила, что даже если небо упадет на землю, она найдет способ отправиться в Лондон. На самый крайний случай, она решила, что возьмет с собой одну из виртуальных подруг рикманьячек. Девушка, тоже петербурженка, совсем недавно летала в Англию, и у нее также была действующая виза. Но, прежде чем прибегнуть к такой крайней мере, Натка всё же решила попытать счастья с Михаилом.
- Миш, –- Наташа решила, что за полчаса до начала очередного футбольного матча муж будет сговорчивее, - хочешь показать себя всему миру? Завести полезные связи за рубежом?
Михаил непонимающе посмотрел на жену. Наташа помахала приглашением:
- Алан приглашает на премьеру своего фильма. Мы можем поехать вместе, ты там найдешь кого-нибудь по своим интересам, завяжешь знакомства.…
Брови мужа недоуменно поползли вверх, он уставился на Наташу и вдруг оглушительно расхохотался.
- О Господи! Ну, ты и лиса! Неужели ты думаешь, что я всему вот этому поверю! Связи я буду налаживать, ага! Ты просто хочешь на халяву в Лондон прокатиться и там глаза всем помозолить, заодно и меня на посмешище выставить.
- Почему на посмешище? –- Наташа собрала волю в кулак. -– Наоборот, все будут тобой восхищаться: больную жену сопровождаешь.
Она понимала, что сказала очень опасную фразу. Но Михаил был тщеславен, и сочувствие других, которое для самой Наташи было как горячий нож в сердце, для мужа, наоборот, звучали сладкой музыкой. Он любил свой ореол мученика, наслаждался им, и, хотя бы ради одного этого, никак не мог окончательно бросить жену.
Мишка резко перестал смеяться. Он со стуком захлопнул рот и пристально посмотрел на сидящую перед ним в коляске Наташу.
- Ну, ты даёшь, - в его голосе послышалось что-то отдаленно похожее на восхищение. - Стерва ты всё-таки!
- Стерва не стерва, а на премьеру в Лондон приглашена. Думаю, ты тоже в накладе не останешься, нам даже места забронировали. - Натка, вновь обнаружив в себе, немного подзабытое за эйфорией последних месяцев, равнодушное спокойствие, протянула ему приглашение.
Пару минут Михаил крутил его в руках.
- А если я откажусь? - муж прищурился на неё.
- Пропустишь возможность себя показать, - Натка слегка пожала плечами. Что-то в последний момент удержало её от фразы «найду с кем поехать». Интуитивно она почувствовала, что этого говорить не стоит и поэтому, сделав над собой некоторое усилие, посмотрела прямо в холодные карие глаза Миши.
- Ну хорошо, - Михаил убрал приглашение в карман джинсов. – Поедем. - И, посчитав, что разговор окончен, он щелкнул пультом телевизора.
- А приглашение ты мне не вернешь? - Наташа протянула руку.
- Нет, - спокойно ответил муж. - Оно останется у меня. Раз уж я тебя сопровождаю.
Настаивать было рискованно, и Наташа молча развернула коляску. «В конце концов ты сама этого хотела», - язвительно напомнила она сама себе.
С этого дня Наташина жизнь превратилась в бесконечное ожидание. Она слишком хорошо знала вспыльчивый нрав мужа, чтобы надоедать ему расспросами о том, как продвигается подготовка к поездке. Михаил не проявлял никаких признаков активности, и Натка не знала, что ей делать:– собираться или нет. В комнате царил бардак, потому что она никак не могла определить, как бы половчее придумать схему сборов. Если вдруг муж в последний момент поставит её перед фактом, что внизу ждет машина, нужно было успеть схватить всё необходимое. Каждый раз, слыша, как в двери поворачивается ключ, Наташа, медленно считая до десяти, старалась не выскакивать в коридор с вопросами. Она изо всех сил делала вид, что ей, в общем-то, совершенно все равно, что там думает муж, но каждый раз, когда она видела насмешливый взгляд, который встречал каждое её появление вечером на кухне, она чувствовала, как начинают предательски дрожать руки. Натка успела тысячу раз проклясть себя за необдуманное решение, отдавшее её во власть мужа, но вернуть приглашение не могла. Она даже не представляла себе, куда его Мишка спрятал, а быстрый обыск карманов и стопок носовых платков, который молодая женщина предприняла, кусая губы и сгорая от стыда, не дал никаких результатов. Меж тем затяжной дождливый ноябрь сменился таким же раскисшим влажным и грязным декабрем. Холодный ветер врывался во все щели, как Наташа не затыкала их в своей комнате. Сидеть у окна стало холодно, и непроглядно серо-белесая муть за окном так рано окутывала город, что приходилось уже часа в три зажигать свет. Натка изо всех сил уговаривала себя не поддаваться панике. Как назло, не было и писем от Алана. Впрочем, молчание с этой стороны Натке было более чем понятно - надвигалась премьера, и дел у её Ангела наверняка было невпроворот. Судя по тому, что в Сети также пока не появлялось новых фотографий и доходили только невнятные слухи о предстоящем событии, Алану сейчас явно было не до неё. Наташа вообще слабо представляла себе, что она будет делать на этой премьере. Каким образом она сможет увидеть там Алана? То, что Натке доводилось видеть по телевизору и в Интернете - сюжеты о голливудских и вообще каких-либо значимых премьерах, -– внушало ей тихий ужас. Там было море людей, фотокамер, знаменитостей. Ей казалось, что Алану там будет совсем не до неё:– ведь столько людей хотят пообщаться, получить автографы,… мысли эти никак не добавляли молодой женщине душевного спокойствия.
Скрипнула дверь.
- Свет, что ли, экономишь? - Мишка повернул выключатель, и Натка сощурилась от яркого света, залившего комнату. Муж выглядел весьма довольным и держал в руке какой-то конверт
- Собирай свой чемодан, - он положил конверт на стол. - Вот билеты.
Впервые за все эти долгие годы Наташа почувствовала нечто, похожее на благодарность. Сейчас она была почти готова простить мужу все обиды и даже многолетние измены, ей захотелось сказать что-то очень ласковое и нежное этому человеку, который сейчас, в это мгновение, казался ей не таким уж злым. И все-таки был её мужем. Она подняла на него глаза:
- Я даже не знаю, как сказать… спасибо тебе огромнейшее. Я тебе очень, очень признательна.
- Еще бы, - хмыкнул муж, разом излечив Наташу от её прекраснодушного порыва. -– С таким драндулетом только я там управлюсь. А то будешь как корова посреди красной дорожки. – С этими словами он вышел из комнаты, заставив Натку со свистом втянуть в себя, сквозь сжатые зубы, воздух. Впрочем, на этот раз удар прошел мимо цели. Встреча с Аланом, его письма успели научить Наташу не стесняться своей ограниченности. Натка уже успела увидеть и на себе ощутить отношение англичан к инвалидам, успела испытать удивительное чувство принадлежности к нормальным полноценным людям. Когда-то одно из самых больных мест, сейчас напоминание об инвалидности, отозвалось лишь острой злостью на испортившего настроение и собственный образ мужа.
- Да иди ты! - тихо прошипела Натка, убедившись, что дверь плотно закрыта. - Ещё посмотрим, кто с каким драндулетом будет в итоге.
Алан и сам не знал, что заставило его вложить в последнее письмо приглашение на премьеру. За последние несколько месяцев, с того дня, как получил от русской знакомой ответное письмо, он только и мог удивляться самому себе. Днем удивляться было некогда -– всё было забито до отказа делами, встречами, подготовкой к премьере фильма. А вот ночами он, аккуратно выводя на бумаге буквы очередного послания в Россию, изумлялся своей непрекращающейся тяге к этой молодой женщине. Он не воскрешал в памяти её лицо: в этом не было нужды. Он видел её перед собой, нанося на бумагу слово за словом. Ни разу не затруднившись подбором нужных. Когда в одном из писем он прочел поразивший его своей болью и откровенностью рассказ о её жизни, то несколько следующих ночей провел вообще без сна. Помочь ей он ничем не мог, это Алан понимал прекрасно, но, глядя на аккуратные строчки безрадостного рассказа, ощущал, как ноет сердце от сочувствия и ощущения полной беспомощности. Конечно, в ответном письме он был очень осторожен: ни в коем случае не обидеть, не унизить своим сочувствием. Но остановиться в потоке нежных и подбадривающих слов было очень трудно. Возможно, именно поэтому он вписал еще одно имя в список гостей, которых имел возможность позвать на премьеру, или были на то причины, в которых Рикман сам себе не мог, да и не смел признаться, - в этом Алан разбираться не стал. Просто отправил письмо и, постаравшись заглушить все эмоции, отправился на пару дней в Нью-Йорк, чтобы– своими глазами оценить предложенную американским агентом квартиру. По возвращении он с головой окунулся в предпремьерные хлопоты и с трудом урвал несколько дней, чтобы успеть немного привести себя в порядок. Усталость и бессонные ночи взяли своё, и четыре дня Алан почти не выходил из дома: спал часов по 12, с почти забытым чувством неторопливости готовил себе ланч, выпивал чашку кофе, глядя на серую сырую погоду за окном. За два дня до премьеры приехала с племянницами Шейла, с юности не пропускавшая ни одной премьеры брата, и два дня Алан самозабвенно возился с детьми, с покорностью пажа сопровождая их в прогулках по Лондону. Племянниц своих Алан обожал, безмерно баловал и позволял им делать всё что угодно. Ответное обожание дяди, который по совместительству был и профессором Снейпом, Рикману было гарантировано. С момента приезда значительно подросшие девицы намертво повисли на нем и очень быстро заставили его забыть всё на свете, кроме бесконечной теплой нежности.
Именно в их компании он и появился на премьере «Удара бутылкой», почти сразу попав в окружение поклонников, репортеров и бесчисленного количества фотокамер.
наш роман. продолжение-2
Да, я знаю, что продолжение можно писать дальше в камментах, однако мне это кажется не совсем подходящим и честным. Поэтому я открываю новый пост для продолжения нашего с Ars_longa романа. Точнее, вот этого поста.
Санкт-Петербург и Лондон
UPD:
первое письмо
UPD1:
переписка началась
UPD2:
приглашение
Санкт-Петербург и Лондон
UPD:
первое письмо
UPD1:
переписка началась
UPD2:
приглашение